Монолог

К началу августа 2019 года в Сибири горели миллионы гектаров леса. Дым достиг Аляски и Канады. Следственный комитет возбудил уголовное дело о халатности в связи с пожарами в Красноярском крае. По поручению президента России Владимира Путина к тушению лесов подключилось Министерство обороны. Больше 380 тысяч человек подписали петицию «Гринписа», в которой экозащитники требовали изменить законодательство, ограничивающее возможность тушения пожара в «зонах контроля», направить дополнительные силы на борьбу с пожарами и дать людям больше информации о том, как защитить себя.

Помочь можно не только подписью под петицией. «Яркуб» записал монолог Анастасии Беляковой, которая в 2018 году на три недели уехала из Ярославля, чтобы в команде волонтеров тушить лесные пожары в Карелии.

Анастасия Белякова, 24 года, работает в IT-компании, занимается продажами

— В 2018 году я ездила тушить лесные пожары на островах в Ладожском озере. До этого я была в Карелии в походе, и не раз. И я поняла, что там очень здорово и круто, я люблю природу русского Севера, но просто так гонять туда в походы не очень весело. Если у меня есть возможность, то я должна что-то сделать для природы. И вот в этот же момент мне попалась новость на «Гудсерфинге» (сервис для выездного добровольчества в России и мире — прим. ред.), что набирают команду добровольных лесных пожарных, и вот я там. Нужно было подать заявку, собрать экипировку — она у меня [имелась] большей частью, как у походника. И надо было показать организаторам, что я умею жить в лесу. Вот и все.

Общество добровольных лесных пожарных — это все волонтеры. Отделения есть по всей России. В нашем случае это центральный округ. Ребята тушат, например, торфяники в Московской области. Еще мы занимаемся просветительской работой среди детей и молодежи: рассказываем, как тушить костер, что делать и что нельзя делать в лесу, как правильно убегать от пожара, если вы в него попали. Этим мы заняты большую часть зимы. И когда начинает гореть, мы выходим тушить. Вот так вот все легко. Поэтому можно в любой момент присоединиться, даже в Ярославле, необязательно куда-то ехать.

Никто там [в Обществе добровольных лесных пожарных] никому не платит зарплату, нас не спонсирует государство. Если нам кто-то что-то дает, то это, как правило, «Гринпис». Если что-то дает государство, то это нужно отдельно просить, это будет какая-нибудь отдельная лодочка. Нам не выдают денежных средств, каких-то дотаций. Все, что есть в плане денег, собирается с неравнодушных. То есть, на том же «Гудсерфинге» можно перейти по ссылочке, пожертвовать маленькую денежку. И вот на нее покупают каски, рукава пожарные и все остальное. Оплачивают ремонт моторных лодок и так далее.

О Ладожском озере. Центральный лагерь находился на острове Хепосаари — в переводе «маленькая лошадка». Он небольшой, потому большую часть времени мы проводили на воде. Весной туда люди уезжают, лагерь работает до осени, до сентября. Иногда до октября, если жаркий сезон. Конечно, волонтеры там меняются — можно поехать на две недели, можно хоть на два месяца. Тут все зависит от возможностей, все люди взрослые. У кого-то отпуск короткий, у кого-то дети. Но есть такие товарищи, которые проводят там весь сезон — им отдельное большое спасибо.

Обычный день на тушении начинался рано-ранехонько, и все зависело от того, что мы будем делать. Допустим, это день в патруле. То есть, мы просыпались с утреца, часиков в пять-шесть. Кушали, собирались, прыгали в лодочку моторную и шли по Ладоге, исследуя острова. Конечно, в спасжилетах, с биноклями и рацией; рация — самое главное, потому что другой связи там нет. По рации сообщали, где мы. Раз в пятнадцать минут выходили на связь, потому что случиться там может много чего — очень сильный ветер, часто шел дождь. В таком патруле мы проводили целый день. Возвращались вечером. Если находили дымки, то подходили, останавливались, исследовали остров; если что-то действительно там тлеет, то мы это заливали. Ездили с пожарными рукавами, с помпами — то есть, это очень много всего, и нас было достаточно много в патруле людей — четыре-пять человек. Если находили что-то прямо горящее, то мы сообщали по рации, к нам подходили другие патрули, и мы общими силами начинали тушить. Кто-то занимался минполосой — то есть, окапывал пожар, чтобы он не распространялся. Кто-то заливал края пожара, чтобы не было так горячо. В центр пожара никто не лез.

Я так понимаю, что работу пожарного многие представляют как-то очень эпично. Все горит, верхушки деревьев полыхают, и мы там в самое пекло врываемся — и как давай там все заливать! Нет, такого не происходит. В горящий верховой пожар людей никто не засовывает. Их [пожары такого плана] тушат с вертолета, и наша задача — сделать так, чтобы пожар не распространился, чтобы деревья и животные остались живыми. Если совсем все было плохо, мы звонили в «Авиалесоохрану», которая занимается тушением лесных пожаров. По мере возможности присылали людей.

Природных пожаров не существует почти. Мы пытаемся это людям донести. Природные причины — сухая гроза, метеорит и извержения вулканов. Все. Остальное по вине человека происходит. Это плохо потушенный костер, это осколки от бутылок, которые где-то оставлены — через них преломляется свет, и начинается пожар. Стекла не растут на деревьях, как мы знаем.

Все, что сейчас есть в Ладожском озере в плане природы, растений, грибов, лишайников и нерп, — все это живет благодаря, по большей части, волонтерам. Большинство видов — эндемики, поэтому любой пожар может уничтожить до половины популяции.

«Авиалесоохрана» там делает крайне мало. Мы видели браконьеров, хотя там нельзя заниматься рыбной ловлей, тем более сетями. Мы видели сети, отдельные лачуги, где рыбу обрабатывают. Как в целом люди относятся к природе [тоже видели], как там много туристов, которые жгут костры, как там много мусора. Все это в зоне, где в принципе нельзя практически находиться. Из этого можно сделать вывод, как работает «Авиалесоохрана», и как много она делает, чтобы лес оставался цел. Но в то же время винить их не хочется, потому что людей действительно мало, как и денег. Делаем все, что можем. И мы, и они.

Что нужно знать, чтобы стать волонтером на тушении лесных пожаров? Во-первых, к этому нужно готовиться. То есть, за вас, конечно, подумают — если вы волонтер, куда-то едете абсолютно неподготовленный, то вас там подготовят. Расскажут, как себя вести, как себя обезопасить. Когда нужно надевать каску — сразу же подсказочка — всегда, потому что горящие деревья падают. Научат работать с пилой, чтобы распиливать деревья и увозить, научат работать с помпой, даже с моторной лодкой, потому что может случиться всякое. В общем, научат всему, чему смогут.

Какую-то ответственность за себя вы должны нести сами. То есть, если вы едете на Ладогу или в Сибирь, стоит помнить, что там, мягко говоря, не курорт. И если у нас в Ярославле сейчас холодно, то там это можно умножать на два. На Ладоге мы ходили в зимних пуховиках большую часть времени. Я успела в своей жизни побывать в Заполярье, в Мурманской области — я там в такой же одежде ходила. Там очень ветрено и холодно.

Прежде чем куда-то ехать — самый первый и важный совет — подготовьтесь к этому в плане не только моральном, но и в плане экипировки. Посмотрите, как на месте люди ходят, какая погода, как она ощущается. Самое главное — наверняка у вас будет куратор. Посоветуйтесь с ним по этому поводу. Можно прямо фотографироваться в вещах и спрашивать: «Вот так нормально?». Лучше так, чем оказаться непонятно где в лесу в тонкой кофте и джинсах, не знать, что с делать. Вас, наверное, оденут всем лагерем, но при этом стоит понимать, что другие люди останутся без пары вещей, на которые они рассчитывали. Вот это, пожалуй, самое главное. В остальном — нужно просто немного решимости, чтобы что-то в этой жизни понимать. Все остальное приложится. Всему остальному научат.

Материал подготовил Александр Клещев

— Диана Кирсанова — это я. И я сирота. Таких, как я, в России сотни или даже тысячи. Родилась в Ярославле в начале девяностых. Непростое было время. Родители, столкнувшись с трудностями, сдались, стали пить, потом развелись. Мы с мамой мотались по съемным квартирам. Комнату в общежитии, где я была прописана, приватизировать никто не разрешил, так что своего жилья у нас не было. Все закончилось тем, что мама отвезла меня к бабушке в деревню, а сама начала налаживать личную жизнь.

Вскоре она сообщила, что нашла того, кого искала, и забрала меня к себе. Мы начали жить вместе с ее новым другом, но в один из дней, проснувшись, я поняла: мамы дома нет. Сожитель мамы оказался человеком «бывалым», он и в тюрьме успел посидеть. Соседи об этом знали, и как только увидели, что мы остались вдвоем, вызвали сотрудников опеки. Увезли меня в Петровский детский дом, оттуда чуть позже, когда мне исполнилось семь лет, меня перевели в интернат.

Через полгода приехала мама, забрала меня, и мы опять уехали жить к бабушке. А вскоре стало понятно: мама ждет ребенка. Родился мальчик. Кто его папа, неизвестно. Однако пробыла мама с нами недолго — где-то около года, потом опять уехала «устраивать свою личную жизнь», оставив нас с братом на попечение бабушки. Да, чтобы малыш маме не мешал и больше спал, она давала ему специальные препараты. В результате он стал заторможенным и очень отставал в развитии. Пошел только в пять лет.

Бабушка поначалу хотела отдать нас в детский дом, потому что у нее не было денег — пенсия копеечная, жить втроем было очень сложно. Но органы опеки предложили ей оформить над нами опекунство, пообещав, что будут доплачивать к пенсии определенную сумму. Бабушка согласилась.

Как только появились деньги, она занялась лечением брата. Мальчик понемногу начал восстанавливаться, но дефицит внимания и гиперактивность никуда не делись.

Когда мне исполнилось шестнадцать, я поступила в Ярославский градостроительный колледж. В школе училась хорошо, много читала и все время старалась доказать бабушке, что я не мама — у меня все получится, я все смогу. Но одно дело учиться в деревне, а другое дело — в колледже в большом городе, где ты оказываешься одна. И рядом никого, кто мог бы поддержать. Зато соблазнов вокруг множество.

Жила я в общежитии. И если дома в деревне бабушка контролировала каждый мой шаг, то здесь можно было спать, сколько хочешь, пропускать занятия, ходить на вечеринки, встречаться с парнями... Мне очень хотелось выйти замуж, хотелось детей и семью. Хорошо, что в какой-то момент я поняла — надо учиться, иначе пропаду.

Закончила колледж и поступила в медицинский университет на фармфакультет. Мне хотелось всем показать: я тоже могу достичь чего-то в этой жизни. Учиться в университете было очень тяжело, ведь в отличие от колледжа, где гуманитарные науки были главными, здесь надо было упор делать на химию, физику и математику. И именно тогда меня ждало еще одно серьезное испытание — я влюбилась. Да так, что больше ни о чем и думать не могла.

Вскоре я забеременела. Мы с моим молодым человеком стали жить вместе, и у меня в голове все время крутилась мысль: «Надо бросать вуз, зачем мне дальше учиться, мне не справиться». Посоветоваться было не с кем, поддержки ни от кого никакой. Пособие, которое я получала, было небольшим — шесть-семь тысяч в месяц. Правда, пока я училась в техникуме, я отсудила себе жилье, поэтому, когда забеременела, мы туда переехали. Это была скромная малосемейка в Брагино, но это был свой угол.

К тому моменту, когда родился сын, замуж выходить мне как-то расхотелось, но тут я поняла, что опять беременна. Это меня просто подкосило. Стало казаться, что я ничего не смогу сделать, нет у меня сил. Но ничего. Потихоньку справилась. Но тогда мне помогли хорошие люди.

Есть в Ярославле детский дом «Солнечный», там как раз в 2013 году появился центр поддержки девочек-сирот «Маленькая мама». Его сотрудники пригласили меня к себе. Сначала убедили в том, что надо жить и бороться. А позже я познакомилась с другими девочками и с Савельевой Валентиной Алексеевной, руководителем и душой центра. Вскоре вновь поверила в себя. Через три года дети подросли, я вернулась в университет. К тому времени и замуж вышла.

Конечно, пришлось подрабатывать, но зато это позволило нам нанять няню. Когда окончила вуз, получила диплом и нашла работу, жизнь стала намного легче. Хотя к тому времени фактически у меня было трое детей — я забрала у бабушки брата и оформила над ним опеку.

Он учился сначала в школе, потом в колледже. Учеба по понятным причинам давалась ему непросто, к тому же проблемы со здоровьем давали о себе знать. После окончания колледжа парень целый год не мог найти себе работу. Куролесил и откровенно валял дурака до тех пор, пока я не уговорила его пойти учиться дальше. Послушался. Нынче вот окончил первый курс вуза. Сейчас он живет в общежитии, но у меня бывает постоянно. Если надо, получает поддержку, а что не так — то и волшебный пендель. Не обижается.

На самом деле, мне в жизни повезло — у меня отличный муж, он старше меня на пять лет. И хотя его родители, познакомившись со мной, в восторг не пришли, постепенно как-то все у нас наладилось. У мужа золотой характер! Это я вспыльчивая и импульсивная, а он мягкий, добрый и терпеливый. Умеет погасить любую ссору, сгладить какую-то неловкость. В том, что я сегодня твердо стою на ногах, финансово самостоятельна — и его заслуга.

Когда сирота выпускается из детского дома или уходит в самостоятельное плавание из приемной семьи, это для него стресс, хотя сам он еще этого не осознает. Конечно, если приемные родители ответственные, то они ребенка поддержат. Но мне чаще приходилось слышать другие истории. Исполнилось парню или девушке восемнадцать лет — все, вот тебе сберкнижка, иди на все четыре стороны. И зачастую их дальнейшая судьба мало кого волнует.

Девчонки начинают сразу искать свою любовь, они цепляются за первого же парня, который их пожалеет, приголубит и даст какую-то надежду на будущее. Многие тут же беременеют и ждут, что ребенок поможет им удержать любимого человека.

Увы, но чаще всего «большая и чистая любовь» заканчивается тем, что девочка остается одна, да еще и с малышом на руках. Денег у нее нет, пойти некуда... Что делать?

Мальчишки-сироты, выйдя из детского дома или покинув приемную семью, получив какие-то деньги, чувствуют себя птицами, выпущенными из клетки. У них сразу появляются лучшие друзья. Но через какое-то время, чаще через неделю-две, обнаруживается, что друзья куда-то исчезли, а деньги закончились. Попытки где-то заработать если и предпринимаются, то ничем не заканчиваются. Кому нужны люди, которые и делать-то ничего не умеют? Многие ломаются. Кто-то, отчаявшись, сводит счеты с жизнью, а кто-то, совершив правонарушение, садится в тюрьму и потом уже по инерции катится дальше по наклонной.

В наши дни, чтобы выжить, нужна опора. У сирот ее нет. Они и о жизни не знают ничего. Никто им ее не показал, никто их не учил ничему. А надо, чтобы каждый выпускник детского дома знал свои права, владел основами правовой грамотности. Он должен понимать, что за коммунальные услуги надо платить, продукты — покупать в магазине. О личной гигиене надо заботиться тоже самому. Когда заболеешь, не надо бояться, надо идти к врачу. Детдомовские дети ни о чем подобном не знают, ведь они живут на всем готовом — им накрывают завтрак, кормят обедом и ужином, одежду стирают, а если что-то случится, ведут к доктору воспитатели.

Зачастую как бывает? Девочка-сирота забеременела, понимает: она не хочет ребенка, не готова еще к материнству. Но пойти гинекологу стесняется. Рожает и оставляет ребенка в роддоме. 
Не помню, когда я решила, что буду помогать сиротам — выпускникам детских домов. Наверное, тогда, когда мне самой помогли в «Маленькой маме». Знаете, как это тяжело, когда у тебя нет денег, и тебе не на что купить даже хлеба...

Сейчас в Ярославской области появилась ассоциация выпускников детских домов, я ею руковожу. Нам помогает региональное и федеральное правительство. Подобные организации появляются по всей России. У нас в регионе служба сопровождения сирот тоже работает, и работает хорошо, просто не все ребята знают о ней. Но всем им надо дать шанс стать нормальными гражданами и хорошими людьми.

Может быть, кому-то и не понравится, но я все равно скажу — не во всех приемных семьях ребенка любят и о нем заботятся. Мне приходилось видеть не раз, что отношение к взятому под опеку сироте скорее формально-равнодушное. Конечно, его накормят, купят одежду, но любить вряд ли будут. Мне не нравится, когда в семьях много приемных детей, это, простите, похоже на бизнес-проект. Родители получают за свой труд деньги, когда ребенку исполняется 18 лет, без сожаления расстаются с ним. Благодаря интернету, социальным сетям мы узнаем все чаще и чаще о таких случаях.

Самое обидное, что родители-опекуны такого плана не готовят сироту к самостоятельной жизни. Им просто некогда этим заниматься, ведь, когда много детей, другие заботы — всех надо не только накормить-обуть-одеть-помыть-постричь, но и отправить в школу. Может быть, изначально все те, кто взял на воспитание пять-шесть сирот, руководствовались благими намерениями, но потом обнаружили, что все не так просто.

Сегодня, когда я сама стала мамой, могу говорить: принять в семью можно максимум двух ребят. Вот тогда есть шанс воспитать их правильно.

О работе органов опеки с приемными семьями? Я видела разных сотрудников этих ведомств. Есть неравнодушные люди, которые общаются не только со взрослыми, с ребенком обязательно поговорят. Хотя я сторонник того, чтобы это делал профессиональный психолог. Обязательно, хотя бы раз в полгода. Именно он должен оценивать душевное здоровье воспитанника из приемной семьи. Часто малышей запугивают, говорят, мол, пожалуешься — отвезут тебя назад в детский дом, и пропадешь ты там.

Да — надо обязательно рассказывать всем о том, где и как работают в регионе службы сопровождения сирот. Ребятам это очень поможет.

Корреспондент «Яркуба» Людмила Дискова запланировала изучить тему подробнее — съездить в детский дом «Солнечный», чтобы посмотреть, как работает служба постинтернального сопровождения и центр «Маленькая мама».

По данным регионального департамента образования, за прошедшие пять лет число детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, уменьшилось до 3,5 тысяч. Вместе с тем появилась проблема увеличения числа вновь выявленных детей, которые оказались в трудной жизненной ситуации. Так, из многодетных семей одновременно могут изымать по трое-пятеро детей одновременно.

Более тысячи сирот живут в Ярославле, большинство воспитывается в приемных семьях. Все чаще детей берут в семьи на возмездной основе — таких случаев, по статистике властей, более 60%.

«Яркуб» выбрал главное из поста Галины Старостиной, размещенного на странице адвоката в «Фейсбуке».

«<...> Оправдательным приговором закончилось уголовное дело в отношении Ларисы Вениаминовны Шельбах — бывшего директора школы-интерната для слабослышащих детей, которую быстро вынудили уволиться после разгоревшегося скандала о применении недопустимых воспитательных мер в отношении подростков.

Официальным поводом для проведения проверки данного случая послужило обращение уполномоченного по правам ребенка в Ярославской области в правоохранительные органы. Дальше понеслось! В силу того, что речь идет о детях, судебное следствие носило закрытый характер.

Об обстоятельствах дела многие знают, и нет особой надобности напоминать о них, за исключением одного — директор не отдавала приказа детям пить мочу, а предложила провинившимся представить себя на месте детей, которым они выбора не оставили!

Пока я не хочу говорить о выявившихся случаях отступничества, предательства, некомпетентности отдельных лиц, сыгравших неблаговидную роль в этом деле. Чеховские персонажи „как бы чего не вышло“ заполонили все вокруг. Бог им судья! Я хочу рассказать о людях, которые делали все, чтобы дать возможность Ларисе Вениаминовне держаться на плаву, не сойти с ума, не сдаться, не потерять уверенность в себе как личности и профессионале. О тех, кто стоял в пикетах, протестуя против несправедливого уголовного преследования любимого педагога и коллеги; о тех, кто писал обращения в прокуратуру и следственный комитет, готовил характеризующий материал; о тех, кто не устранился и не струсил, а пришел в суд, чтобы рассказать о своей любви и благодарности к человеку, отдавшему себя, по сути, на заклание своей профессии. Это родители воспитанников интерната, коллеги из педагогического университета, коллеги и сотрудники интерната, выпускники!

<...> Это дело забрало меня целиком, без остатка, до крошечки. Профессиональный мозг впитал дело, так сказать, „со шкурой и копытами“, каждое слово, каждый документ подверглись тотальному анализу. Было понятно, что после поднятой шумихи и грязной пены поход за объективной истиной будет нелегким и небыстрым.» «<...> Надо бы кричать „ура“, все здорово! Но не получается. Ни у меня, ни у Ларисы Вениаминовны. У Л. В. — потому что сердце свое раздала по кусочкам, без остатка, очень сильно эмоционально растратилась. Обычно такие люди работают на пределе, летят и должны разбиться. И здесь наша задача — вовремя успеть подхватить человека, который, по моему глубокому убеждению, является „сокровищем нации“!

<...> Мой мозг отказывается понимать, как можно было „списать“ такого профессионала. Такие кадровые растраты невозможны! Я видела, как Л. В. скучает по своим детям, по тем, кого научила „слышать“! Мне хочется пропеть гимн таким людям! От них у нас тяга к добру и состраданию, любви и заботе! Все пройдет, Лариса Вениаминовна! Я очень надеюсь, что вы зашьете свои раны и вернетесь в родной коллектив, где вас ждут! <...>»