Воспоминания

Рыбинское издательство «Медиарост» выпускает книгу воспоминаний крестьянина из Великоустюгского уезда Вологодской губернии Ивана Яковлевича Юрова. Описанные в ней события охватывают период с 1887 по 1935 гг. Рукопись, хранившуюся в семье Юровых почти век, предложил издать депутат, писатель и журналист Антон Голицын. «ЯрКуб» попросил его рассказать о книге и предоставить для публикации несколько фрагментов.

Записки Ивана Юрова ценны тем, что это взгляд на великие события конца XIX — первой трети XX века с позиции простого русского крестьянина. Он работал на земле, был половым в трактире и рабочим табачной фабрики, чернорабочим и начальником строительства завода, заведующим избой-читальней и батраком, председателем коммуны и рядовым коммунаром, ему довелось быть делегатом краевого съезда компартии и пережить обидное исключение из нее, он сидел в царской тюрьме и тюрьме советской. Ему ничего не стоит поехать в Сибирь и Запорожье, чтобы найти для себя и своих земляков «землю обетованную», а в немецкий плен идет с интересом: как живет «культурная нация» и что можно перенять у них для нас? Все это говорит о том, что Иван Юров не был обычным человеком. Редактор книги Антон Голицын говорит, что доказательство этому — факт наличия воспоминаний.

— Крестьянин, закончивший всего лишь церковно-приходскую школу в маленьком северном селе, не просто написал мемуары. Его воспоминания вполне можно назвать документальным романом, романом-исповедью. И если признать его таковым, то это явление в русской литературе едва ли не исключительное. Едва ли не исключителен и герой этого романа. Формальные аналоги назвать можно — это и «Мои скитания» Гиляровского, и «Очарованный странник» Лескова. Но у героя Юрова есть одна весьма нетипичная для русской классической литературы черта. В центре «Истории моей жизни» стоит деятельный человек, человек целеустремленный, человек убежденный. Этот персонаж появился в русской литературе века 20-го, но в силу причин политических образ сразу приобрел идеологические черты и потерял силу жизненной достоверности, правдивости, о которой здесь уже говорилось. Похоже, сам автор осознавал это, но считал такую достоверность для литературы скорее недостатком, чем достоинством: может ли иметь право на существование герой, который не служит положительным примером?! — рассуждает Антон.

Как же удалось сохранить воспоминания? Благодаря семье Юровых, одной из тех семей, где помнят предков. Иван Юров завещал записки своему сыну Леониду в виде множества рукописных тетрадей. Железнодорожник по профессии, Леонид Иванович не только сохранил их, но и перепечатал на машинке, дополнив повествование своими комментариями и семейными фотографиями. Четыре тетради достались дочери Леонида Юрова — Любови Леонидовне Юровой. Любовь Юрова — известный в Ярославле человек. Она много лет работала заместителем директора Ярославского художественного музея по научной работе, была специалистом по русскому авангарду. Бережно хранившиеся записи перешли к правнуку Ивана Яковлевича — Ивану Игоревичу. В руки Антона Голицына записки попали через друга семьи Ольгу Филатову. С изданием помог Ян Левин, бизнесмен и писатель.

— Воспоминания пишут писатели, ученые, генералы, художники. Но крестьяне мемуаров не пишут — зачастую они вообще ничего не пишут, так как не умеют. Юров не просто пишет, он обладает редким художественным талантом писателя-наблюдателя. Читая его, прекрасно понимаешь, почему все с Россией случилось именно так, как случилось. Это понимание очень важно, особенно для нашего народа, который совершенно не понимает своего места во времени и пространстве, живет одним днем и в связи с этим пожинает массу проблем и бед, — говорит Ян Левин. — Я прочитал рукопись до середины и сказал сам себе, что дочитаю только после того, как этот клад будет издан в печатном виде, и пошел к Антону — давай издавать.

Антон замечает, что еще Леонид Юров старался издать воспоминания отца. Он связывался с писательской организацией Вологодской области, надеясь, что описанные Иваном Яковлевичем события могут лечь в основу исторического романа. Такое сотрудничество не состоялось. Но некоторые отрывки, посвященные коллективизации, жизни села публиковались в районной газете Нюксенского района Вологодской области. То, что «История моей жизни» выходит в год столетия двух русских революций, имеет свое значение.

«Грандиозные события, изменившие жизнь миллионов людей, до сих пор вызывают ожесточенные споры, до сих пор в российском обществе нет единой оценки перелома 1917 года. Слишком уж много идеологии было в этих оценках с самого начала, слишком часто исторические факты трактовались в политических целях, и даже очевидцы старались донести лишь свою, личную правду, пытаясь обелить себя в глазах современников и потомков и очернить своих врагов. Иван Юров в своих записках преследовал совсем другую цель — рассказать о себе, о своем времени и о своей родине своему сыну. И еще он отличался удивительной честностью и искренностью. <…> А благодаря этой честности мы можем взглянуть на жизнь конца XIX — первой трети XX века как бы изнутри, увидеть великие события глазами простого, „маленького“ человека. И понять, чем были эти события для миллионов других таких же людей».

Из предисловия к «Истории моей жизни»

«ЯрКуб» публикует три фрагмента из «Истории моей жизни», предоставленных Антоном Голицыным. Обратите внимание, насколько бережной была редактура. Антон говорит, что больше сил ушло на создание комментариев-пояснений: в книге их более 600, часть из них сделаны самим Иваном Юровым, часть — Леонидом Юровым. И все же обычный читатель мог не понять многие вещи, поэтому книга дополнена «примечаниями редактора», в работе над которыми приняла участие кандидат исторических наук Мария Александрова.

Фрагмент 1

Первая Мировая: В конце апреля нас сформировали в маршевую роту и отправили на фронт. Везли нас хотя и в «телячьих» вагонах, но быстро. Выгрузили в Варшаве, и дальше мы шли уже пешком. Когда проходили всем эшелоном по Варшаве, городские жители с балконов и из окон бросали нам папиросы и махали платками. Еще бы: ведь, чай, мы — защитники отечества!

На окраине Варшавы, в полуразрушенном большом каменном доме, с наполовину выбитыми стеклами, мы ночевали две ночи — по-видимому, в ожидании распоряжения, куда нам следовать дальше. Днем я пошел бродить по городу и в одном месте натолкнулся на очередь солдатни. Хвост очереди был на улице, а головой она уходила во двор дома. Я подошел и спросил у солдат, за чем они стоят, выдают что-нибудь? Мне ответили, что очередь стоит к бл…м. Ответ мне показался настолько диким, что я опешил, отвернулся и пошел прочь, чувствуя, что покраснел до ушей.

Фрагмент 2

В плену: В детстве я читал про какого-то святого, который, постепенно убавляя себе дневную норму хлеба, довел ее до четверти фунта и на таком рационе жил, не испытывая голода. Я даже пытался последовать примеру этого святого для обеспечения себе места в раю.

Но стряпня у моей бабушки тогда была изобильной, поэтому мои попытки неизменно срывались: протерпев некоторое время, я потом с жадностью набрасывался на еду, успокаивая себя тем, что потом я повторю свою попытку.
А вот в плену мне поневоле пришлось довольствоваться половиной фунта, и я убедился, что к этому нельзя привыкнуть. Оказывается, организм требует определенного ежедневного подкрепления.

Это было мучительное состояние, невозможно было забыть ни на час, что хочешь есть. Люди нашей группы хоть немного отвлекались от этой навязчивой мысли чтением и спорами, а большинство пленных не могли ни о чем говорить, кроме как о еде. Вспоминали, как ели раньше, перечисляли разные кушанья. Однажды в очереди за обедом я услышал, как один пленный утверждал, что человека вообще невозможно накормить хлебом досыта.

И надо сказать, что так думалось нам всем, мне тоже как-то не верилось, что может быть такое состояние, когда не хочется есть. Но тут, поразмыслив над словами этого товарища, я постарался разубедить его, да и себя, таким напоминанием: «А припомни-ка, земляк, когда ты дома выходил из-за стола, оставался ли на столе хлеб? А если оставался, то кто тебе мешал есть еще, ну, до тех пор, пока ты хотел?» «Да, — говорит, — ел, пока хотел». «Значит, наедался хлебом досыта?» «А ведь и верно, досыта», — согласился он.

Люди — правда, не все — дрались, как собаки, около помоек из-за картофельных очисток. Часами стояли, оттесняя друг друга, перед дверями немцев-конвойных, которые иногда отдавали остатки недоеденного супа, какие-нибудь две-три ложки. К тому же некоторые из конвойных любили, прежде чем отдать эти жалкие остатки, поиздеваться: протянет одному, а когда он бросится — отдернет, протянет другому и так дразнит, пока не надоест, и иногда кончит тем, что выплеснет содержимое миски на людей со словами «получайте все поровну».

Фрагмент 3

Тогда мне хотелось попасть в тюрьму или в ссылку как политическому, чтобы сойтись там с настоящими революционерами, набраться от них знаний. А попал я как уголовный и сидел с ворами, рецидивистами да с такими же мужиками, которые, как и я, сидели за кражу секвестированного казенного леса.

Фактически-то я и леса не крал. А дело было так. Пошел я однажды зачем-то в Нюксеницу, а была весна, Городищна разлилась, и пришлось идти через Устье, где можно было перейти через нее по запани. Когда я дошел до середины, сзади, с горы мне закричали (там сидели мужики, пришедшие к обедне, но предпочитавшие в церковь не заходить): «Юров! Сбрось паразита в воду!» Я оглянулся, а следом за мной идет лесник. Их, лесников, тогда не любили наравне с полицией, с которой они действовали заодно.

Я решил над ним подшутить: остановился и смотрю ему в упор. Он подошел шагов на 10 и тоже остановился, не смея идти ни ко мне, ни назад — там кричали все свирепее.

— Ну, что ж ты, — говорю, — иди!

— Не пойду.

— А коль ты не пойдешь, так я сяду.

И я сел, поставив его в нелепое положение. На горе захохотали, кто как умел острили по его адресу.

Ну, я, выдержав паузу, конечно, встал и пошел своей дорогой. А он, чтобы отомстить мне, подговорил еще одного лесника и объездчика, и составили протокол, что они будто бы захватили меня на краже леса. Земский тогда судил, не слушая обвиняемых, особенно когда судил мужиков наших деревень, и давал не меньше четырех месяцев тюрьмы. Эта норма досталась и мне.

Иллюстрации: Иван Юров с женой Евдокией (иллюстрация из книги «История моей жизни», фото из архива семьи Юровых), обложка книги «История моей жизни» (издательство «Медиарост»)

Презентация книги в Москве пройдет 3 июня в 19:20 в павильоне для презентаций на Красной площади Москвы в рамках фестиваля «Красная площадь». О презентации в Ярославле станет известно в ближайшее время.