Поэзия — это крик, который не дали выкрикнуть (18+)

Лёха Никонов — питерский поэт, фронтмен «Последних Танков в Париже», легенда андеграунда. В новом, третьем по счёту (прочитайте первое и второе), интервью изданию «Яркуб» он рассуждает о магии стихов, русской поэзии, застрявшей в XIX веке, и о том, почему жизнь без смысла — это круто. Держитесь крепче.

Поэзия — это крик, который не дали выкрикнуть (18+)

Арсений: Часто вы постите одно слово — «Об*****вайтесь». Что оно значит?

Лёха: Это мой звуковой мем, как «на районе», «хватит ****еть», «они ****ли», «я радуюсь». У меня много таких.

Пробовал как-то из этого мема сделать стих: наращивал вокруг него слова, но они были лишними. Так ничего и не получилось. Потом понял, что это и есть настоящий стих. «Об*****вайтесь». Без лишних слов. И сработало. Многие люди знают меня не по ПТВП, а как человека, который говорит «об*****вайтесь». Это магическая система, которая работает независимо от меня.

А ещё это практическая штука. На любой свой косяк ты можешь сказать: «***, пацаны, извините, я об*****лся». Кто не простит, тот самый жестокий человек в мире! Я думаю, что даже убийство сойдёт с рук, если скажешь полиции, что об*****лся. В России слово «об*****вайтесь» — это правда жизни.

Сергей: Слово-то... самодостаточное.

Лёха: Абсолютно! Но на самом деле это просто цитата из Бодлера. «Опьяняйтесь; опьяняйтесь непрестанно! Вином, поэзией или истиной — чем угодно!». Короче, выходите за рамки трёхмерной реальности.

Сергей: Поэзия помогает вырваться за границы привычного?

Лёха: Мир постоянно меняется и воспроизводится, реальность исчезает каждую секунду, становясь мёртвой. То, что мы сейчас сказали, уже в прошлом. Познать это невозможно. Задача поэзии — прикоснуться или встретиться с инобытием, тем, что спрятано за эмпирической трёхмерностью.

По моему мнению, в начале был крик. Ты родился — закричал. Мама сказала: «Нельзя». Для меня поэзия — это возможность выкрикнуть то, что не дали тогда.

Сергей: Стих — это ведь не только слова, сочетания или определённые интонации. Это большее?

Лёха: Безусловно больше, чем слова. Хороший стих — магическое заклинание. Даже плохой стих, если он настоящий, а не говно, работает как магия. Ранний Есенин — ну это прям в чистом виде магическая система стихосложения.

Имажинисты, которых я люблю, говорили, что стих — это набор образов, Шершеневич называл «каталогом образов». Самые радикальные имажинисты, как Хлебников, считали, что между этими образами не нужна логическая связь. Я в своих стихах так же делаю. Конечно, не сравниваю себя с великими, просто техника такая.

Сергей: А если читатель неправильно считывает образы?

Лёха: Нет понятия «неправильно». Каждый считывает по-своему, и это правильно. Стихотворение адресовано каждому. Ритуал у всех свой, хотя текст один. Хороший «каталог образов» неизбежно сработает на твоё восприятие, и оно будет отличаться от чужого.

Сергей: Молитва, например, может не сработать, если её неправильно читать или не в том месте. А тут?

Лёха: Поэзия выше. Недаром Платон не любил поэтов, понимал, что они конкуренты. Конечно, каждый считает свою профессию самой важной и значимой. Я убеждён, что поэзия — самая основная профессия. Политика, может, рядом, потому что они похожи, но это мрак, туда не лезу.

Арсений: Поэт же осознаёт, что кто-то из читателей мог подобраться ближе к заложенному магическому смыслу, и поэтому отдаёт предпочтение подобной аудитории?

Лёха: Может, какие-то поэты и закладывают магические смыслы. Я этим не занимаюсь. Магия рождается, когда читатель встречается с текстом. Как только говоришь, что магия появилась, она исчезает.

Поэзия — это крик, который не дали выкрикнуть (18+)

Арсений: Как вам прогулка по Ярославлю? По церквям походили?

Лёха: Был в двух и в Казанском женском монастыре — невероятно красиво там. Двадцать лет назад приезжали с ПТВП в Ярославль — болото. Сразу напивались и играли концерт. А теперь вижу, что город изменился.

Сергей: Многие говорят обратное, мол, Ярославль теряет своё лицо.

Лёха: Алкоголичное лицо, пожалуй, теряет.

Арсений: К слову о прогулках. Вы как-то рассказывали про ночную прогулку в 93-м, после которой поняли, что вы поэт. В жизни каждого творца наступает момент, когда творчество становится неотъемлемой частью его существования. Это был тот самый переломный миг?

Лёха: Может, не творчество часть творца, а творец — часть творчества? Про 93-й я много раз рассказывал. Тогда я провожал девку и вдруг понял, как закончить стих, который мучил полтора или два года. Написал и подумал: «Это нормально, не фуфло». До того мои стихи были чушью. Тот момент был каким-то мистическим. Чувствовал себя, будто мне вкололи ************* ********. Не люблю слово «окрылённый», но я шёл окрылённый. На следующий день проснулся с пониманием, что я наконец-то написал стих.

Сергей: Что потом было?

Лёха: Понял, что попал туда, куда должен был. Мне было 21, но всё равно казалось, что поздно. ***, Рембо-то всё в 16 написал, ну что за ***ня? Первый сборник я издал только через пять лет. Но мне было пофиг, опубликован он или нет. Грела сама мысль о том, что он написан.

Арсений: В ваших прогулках есть что-то от бодлеровского фланирования? Вы ловите детали, чтобы составить свою художественную картину мира?

Лёха: Мой друг Артём Бурцев из группы «Серцелев» точно этим занимается. У меня нет такого, чтобы я пошёл в дорогу за стихом. Другие мотивы преследую: хожу по трём-четырём маршрутам, просто чтобы с ума не сойти в клетке. Если дома сидеть, кукуха улетает. Заставляю себя гулять иногда через силу. Это для психики, не для стихов. Стихи приходят, всё само летит, ни от чего не зависит — ни от прогулки, ни от времени, ни от погоды, ни от общения. Это всегда внезапное и хаотичное послание, и оттого ценное для меня.

Арсений: Как проходит обычный день поэта, когда никуда не надо?

Лёха: Самое лучшее, что в моей жизни есть — проснуться и понять, что никуда не надо. Такое бывает очень редко. А как проходит день? Встаю, пью большую кружку эрл грея с молоком — без неё не просыпаюсь. Потом вторую. Курю. Принимаю таблетки, которые врач прописал, и заставляю себя выйти на прогулку.

Или могу писать стих, или работать над начатым. Но стоит кому-то позвонить, так начинается фигня: какой-то там кому-то чего-то там — параша, в общем. Так стих лежит, пока я не сяду и не скажу: «Чё за хрень, я же поэт, ***!». Тогда дописываю, переписываю три раза, забиваю в комп, правлю ещё пару раз. Или еду на репетиции. Перед Ярославлем пять дней по шесть часов акустики было, тут не до стихов, домой приползал никакой.

Сергей: Стихи вы сначала на бумаге пишете?

Лёха: Всегда от руки. Телефон — мёртвый инструмент, а с паркером и тетрадкой намного легче. И тетрадь должна быть длинная, беру самые большие, конторские, иначе буду листать и ещё больше нервничать. Написал или поправил стих — день удался, значит, день удался, я что-то сделал.

Сергей: Кино, книги в свободное время?

Лёха: Кино не смотрю последнее время, скучно стало. А книги читаю постоянно, но меньше, чем раньше. Раньше книгу в день, неважно какую. Сейчас читаю «Психическую библию» Пи-Орриджа и стихотворения Катулла. Кстати, для поэта полезно читать чужое — это толкает написать своё. Поэтому у меня везде раскиданы стихи, но рационально, зарубы такие.

Арсений: Что из прочитанного недавно зацепило?

Лёха: «Благоволительницы» Литтела — мощный текст. Из русского — сборник Алёхина «Ни океанов, ни морей». Прям заплакал, у меня такое редко бывает с современными писателями. Лучшее, что было в литературе 2010-х, просто этого никто не понимал, да и сейчас не совсем все понимают.

А вы не читали мою поэму «Башня»? Ну вы чё, ***? Это потому, что вы не купили альманах «Проклятый» Петербург«. Этот текст описывает все события, которые со мной просходили, когда я проснулся, а вся квартира в крови. Только зря они поставили ударение на О. Мне кажется, другой вариант тоже неплохо звучит.

Арсений: Как сейчас воспринимают поэзию по сравнению с 90-ми и нулевыми?

Лёха: Я старый поэт, молодёжи мало ходит. По крайней мере, в Питере публика теперь пополам — много тех, кому за 30–40. Раньше такого не было.

Сергей: Вот в 17-м году здесь была одна молодёжь.

Лёха: Сейчас не будет так.

Сергей: Сейчас столики стоят.

Лёха: И хорошо, на самом деле. Пусть сидят, слушают. Стихи — это не рок-н-ролл. Раньше публику скорее интересовало даже не то, что я читаю, а то, как я читаю, как я кричу, как кто-то может ***ды получить. Теперь пытаются ловить образы, понимают, что что я поэт, а не гондон, не самозванец. За 30 лет, видимо, усвоили, что стоит послушать. А можно ещё и почитать! «Короли кайфа» разлетелись в двухтысячном тираже, а сейчас их хрен напечатаешь.

Арсений: Да и купить уже сложно.

Лёха: 15 косарей на «Авито»! А вы слушали мою объяву про журналистов? Давайте послушаем.

Поэзия — это крик, который не дали выкрикнуть (18+)

Скрин из Telegram-канала Лёхи Никонова

Сергей: Ответ на вопрос есть. Есть интервью, на которое мы ходим как пропагандисты или провокаторы, а есть интервью, на которые мы ходим для того, чтобы в беседе получить какое-то вдохновение, энергетику. И мы затем своим текстом очень надеемся, что читатель тоже это получит.

Арсений: А я думаю, что мы просто пользуемся тем, что мы журналисты и можем встретиться с вами в обычной жизни. Иначе этого бы не произошло.

Лёха: Путь Сократа — уповать на диалог, в котором раскроется что-то, помимо существующих вас и меня.

Поэзия — это крик, который не дали выкрикнуть (18+)

Лёха: Есть такой сериал «Петротрэшъ». Он состоит из короткометражных фильмов, в эпизоде «Анатомия драмы» я снялся. Горжусь этим. Я немного снимаюсь, но вот это лучшая моя роль. Плюс ещё у меня Семён Серзин взял свой фильм о Борисе Рыжем.

Сергей: Фильм получился?

Лёха: Да не очень, если честно. У меня вообще к Рыжему отношению меняется с годами. В нулевых я был фанатом, когда открыл для себя его стихи. Такой поэт появился из ниоткуда вдруг! Но сейчас думаю, что после Пригова, Айзенберга, Хармса писать есенинские рифмы — это *****. Это такая консерва, шаг назад! Русская поэзия отстала от живописи на сто лет. Окститесь, во всём мире пишут верлибром, а он всё рифмует свои анапесты. Русская поэзия не кончилась, как многие говорят, она, **ка, даже не начиналась! Может, когда ИИ начнёт нормально писать, что-то появится. Но кто это будет читать?

С другой стороны, какая разница? Я же писал свой первый сборник, и мне было по***, будут его читать или не будут. Поэзия не для того, кто её читает, поэзия — мгновенное переживание, не на потребу публики. Написал настоящий стих и тебе охренительно. Можно его выкинуть и подтереться, всё равно кайф.

Как сказал Венсан Дево, французский поэт и мой хороший друг: «Стих — это матрица, сжатая энергия». Проза умирает, романы никому не нужны, а стихи можно запихать куда угодно: в телефон, в телевизор, новую приблуду сделают — в неё засунем. Это тебе не роман Бальзака тысячестраничный, который *** куда деть, хотя Бальзак о*****ый писатель.

Сергей: От романов всё же нельзя отказаться совсем. Есть же вечные?

Лёха: Три французских романа, до которых вообще не до*****ся: «Воспитание чувств» Флобера, «Утраченные иллюзии» Бальзака и «Красное на чёрном» Стендаля.

Сергей: А Пруст?

Лёха: У Пруста не роман, а *** знает что. Телега, на которой едешь всю жизнь. Но «Любовь Свана», вторая часть первого романа-эпопеи «В поиске утраченного времени», в принципе самодостаточно существует. Не пришей к ***** рукав. Я в «Королях Кайфа» сделал точно так же. Вторая глава про дурку, казалось бы, никак не связана с основным текстом, но для меня есть глубочайшая связь со всем остальным текстом моего несчастного романа.

Арсений: У вас есть программы «Чистилище» и «Анафема». Присылают что-нибудь стоящее?

Лёха: Нормальный, настоящий поэт не будет ничего отсылать. Он пережил эту ***ню, пережил мгновенное поэтическое состояние, даёт отчёт о том, что он об*****нный, и какой-то гриб в Питере должен подтвердить это?

Арсений: Наверное, просто желание признания?

Лёха: Не понимаю зачем это.

Сергей: Потому что оно у вас есть.

Лёха: Это далеко не так. К примеру, Григорий Куница — выдающийся поэт современности. Он пишет так, как никто не пишет в наше время. Но он себя не пиарит и не стремится публиковаться, хочет оставаться в мгновенном чувственном состоянии сам для себя. Я другой — мне нужна репрезентация, как поэтам Серебряного века.

Кстати, в последнее время я всё больше разочаровываюсь в футуризме. Мне всегда нравился Маяковский, но сейчас неинтересно его читать. Что он устроил нашей поэзии, так проехался, мама не горюй. Какой Верлен после «Вам!», Поль Валери после «Ленина»? Тяжело русскому поэту, странная планка теперь. Из-за этого и появились Евтушенки, Рождественские, Вознесенские, Асеевы, вся эта кодла, *****. И где они? Кто-нибудь читает сейчас их стихи? Очень сомневаюсь.

Арсений: Ну, Рождественский на школьных конкурсах чтецов вполне себе котируется.

Лёха: Да? Он, кстати, из них всех получше. По крайней мере, чем Евтушенко, это точно. Вы просто помните, как они читали свои стихи? Вставали такие романтичные — это всё у нас от Маяковского. Говорю вам, он по нашей поэзии проехался, *****, как танк.

Вот что такое большой талант! Другой вопрос, нужен ли был нашему русскому поэтическому нарративу такой талант? Хотя я очень его люблю и некоторые его тексты наизусть знаю. И что с этим делать?

Сергей: И что делать?

Лёха: И вот мы опять в XIX веке сидим, *****, в мире этики, где эстетика послана на***. Ты либо за этих, либо за тех — и плевать, что пишешь. Это и есть победа этики над эстетикой. А началось это с Чернышевского и Добролюбова: «Что нам делать дальше, как обустроить Россию». И понеслось! Лучше бы вы стихи писали и красотой мира занимались, а не этим говном, вот что я хочу сказать.

Этика — это жуткий зверь, который пользуется всеми возможными приёмами. Эстетика, она сама для себя, никому себя не навязывает.

Сергей: Вы пессимист?

Лёха: Оптимистический пессимист! Мне всё нравится. То есть я не против того, что всё *****! Скажу иначе: жизнь бессмысленна, и это круто. Если бы в ней был смысл, было бы страшно.

Поэзия — это крик, который не дали выкрикнуть (18+)

Арсений: У вас есть фит с ярославскими панками из «ХОХМЫ». Как получилось эта коллаборация?

Лёха: Я вообще за музыкой не слежу, мне по*** на всех музыкантов. Они меня за****и, такие эгоистичные... С ними невозможно разговаривать, потому что вместо общения выслушиваешь какую-то самопроизвольную машину, которая давит на эффект.

Про «ХОХМУ» мне рассказал Рубль, и так я удивился: ни*** себе, в Ярославле такая о*****ая группа? Там же только Мамульки Бенд, по-моему. А когда они ещё мне предложили фит сделать... Саша просто написал привет, трали-вали. За месяц сделали трек, увиделись только на концерте. Прикольный опыт. Обычно всё равно общаюсь с людьми. Вот с «ШАРАМИ» вообще четыре минуты на песню потратили, сидя у меня дома.

Арсений: И с рэперами были фиты, с ЛСП, Букером. Рэперы вообще вас любят. Вот Слава КПСС в треке «Руслан Гительман» вопрошал: «Бог придумал Лёху Никонова для чего?»

Лёха: Он ещё в какой-то песне спел что-то, не помню.

Арсений: «Не об***рен, ведь я анти-Лёха Никонов». Ваш фанат, получается.

Лёха: Да вряд ли фанат, конечно. Слава КПСС мне очень нравится, самый поэтичный из рэперов. Я о****, когда услышал песню «Катафалка». Глубокая, эсхатологическая вещь. Респектнул ему лично, но, кажется, я ему не нравлюсь. Ну в общем, по тексту там всё за*****. И очень даже завидую, хотел бы я такой текст написать. Он, говорят, почти на ходу записывал, из фристайла взял. Не знаю, правда это или нет. Между правдой и мифом выбирай миф.

Арсений: История забывается, остаётся только миф.

Лёха: Я это проверял: снял видос, когда меня в дурку приняли, а когда выпустили, уже не говорил никому об этом. Все запомнили только то, что я в дурке, а не уход или приход в неё. Лёха Никонов и дурка. Вот это и есть миф.

Арсений: Пожалуй, вы сами стали мифической фигурой андеграунда. Как к этому относитесь?

Лёха: Как я могу судить? Поэт должен писать. Всё остальное — оркестровка. Но я не вижу ничего плохого в хорошей оркестровке.

Арсений: А известность — тоже оркестровка?

Лёха: В какие-то моменты жизни известность мешает просто ******. Пишешь стих и думаешь: «Я же Лёха Никонов, не могу написать *****». А стих говно... Пишешь следующий, вроде нормальный, выкладываешь. А потом сидишь с мыслью «***** выложил»? Но известность иногда помогает стиху родиться: сказал, что выложишь — надо делать.

Арсений: Стихи в «телеге» — это новая реальность или сборники ещё живы?

Лёха: Время, когда поэты мыслили сборниками, как в модерне и постмодерне, закончилось. Но я всё равно выпущу свой сборник, потому что привык так работать. Поэт должен выдавать стихи, это всё, что он него требуется. Во-первых, для себя, во-вторых, для публики.

В музыке очень похожая ситуация. Мы последний раз альбом выкладывали 2016-м. А сингл три месяца назад. У нас альбом готовый лежит, просто мы его сейчас выпустить не можем, такое время.

Арсений: Недавно выходил фильм про Пушкина. Представляете, про вас такое же снимут лет через сто?

Лёха: Сомневаюсь. Тяжело будет про меня снять в такой чопорной и пуританской, но непредсказуемой стране... Если это будет делать крейзи чувак типа Фассбиндера, тогда ради бога, я только за.

Поэзия — это крик, который не дали выкрикнуть (18+)

Беседовали Арсений Дыбов и Сергей Калинин

Фото: Анна Фролова / «Яркуб»

Читайте новости в социальных сетях! Подписывайтесь на «Яркуб» во «ВКонтакте» и «Телеграме».